Модератор™
Самый обширный из дополнительных материалов. Только про один фильм Миядзаки сказано почти столько же, сколько про все в моей статье. Тем не менее, объема прошу не пугаться, т.к. статья действительно классная.
prigorok
Напрасный труд про «Howl’s moving castle»
читать дальше1.
По разным причинам этот фильм стал для меня разновидностью счастья. Давно не помню за собой такой бури эмоций, идей, восторга и желания писать. Понятно, что благодарность какого-то 3млн. 843-го зрителя до автора все равно не дойдет (хоть автору она, может, была бы и нелишней), но все равно. Про любовь обязательно надо выговориться. И потом, любовь каждого зрителя – это отдельная история, даже если он несет вздор и повторяет очевидности. В общем, «я к вам пишу…» - уж как получится.
2.
Первые «девять граммов в сердце» - это, конечно, появление Хаула. Подкрался сзади, и его еще не видно. Только белая рубашка, да кулон, да голос… Хорошо, когда слышен голос Кимуры. Глубокий, молодой, но взрослый и очень обаятельный – что по тембру, что по интонации. Потом взгляд вверх – в лицо, на красоту (защитная реакция: подумаешь – рисованная красота!). С ходу и не поймешь, что в ней намешано, то есть насколько это сложный и объемный персонаж. Первый мой взгляд – скорее взгляд Софи: красота светлая и притом очень опасная. Но все равно слишком чудесная, чтобы отмахнуться и удрать.
Это все промелькнуло очень быстро. Там, в переулках, не до красоты. Нас уже подстрелили, но сюжет летит – буквально, вверх, сквозь крыши…
Вот тут Миядзаки посадил второго снайпера. Контрольный выстрел: музыка вступает полным оркестром. (И это явственное «хлоп», когда Хаул отталкивается от шарика на кровле). Все. Я уже никуда не убегу.
3.
Мелодия сначала показалась заезженной и слишком узнаваемой. «Нечто шарманочное» (выражение М.Щербакова): «Амурские волны», «На сопках Манчжурии»… Но ничего себе «заезженная»! Простенький (вроде бы) вальс до конца фильма будет держать поле реальных исторических ассоциаций. Начало ХХ века – начало войн: русско-японская, Первая мировая, да и Вторая тоже, хотя и стилизовано под более ранние времена. Страна у Д.У. Джонс называется Ингария – и тут такие внятные Австро-Венгерские мотивы. Все эти ментики, усы, кавалеристы на параде, дворцы и монументы. И этот вальс: может, Париж, а может, Вена, или Сараево, или Одесса… Бульвары, уличные кафе, щемящий призвук обреченности…
Странно, но уже как-то забылось, что у нас с Японией много общих воспоминаний об этих войнах.
4.
Должно быть, из-за совпадений с текстом, который я сама пытаюсь сделать, меня сначала зацепила история про войну, а уж потом – про любовь (в детстве я так делила все взрослое кино: про войну или про любовь; а другого почти и не случалось).
С первого раза мне не удалось связать войну с историей Хауловых превращений. А это верный знак: «Думать здесь». Вопиюще непонятное, как правило, все объясняет.
В начале фильма сразу видно: война вот-вот начнется, если уже не началась. Танки на платформах; орудийные стволы с плаката целят прямо нам в лоб; такие же стволы на модной шляпке; парад, повсюду часовые… Общий восторг и воодушевление: все ждут войны, как праздника. А так оно и было, причем не раз, не два, не три…
От этого «военного угара» у меня сразу сжалось сердце. Только мелькнули танки – так оно и ухнуло: это непоправимо. Все. Конец. Не сомневаюсь: Миядзаки на такую реакцию и рассчитывал. Он же все это видел и переживал на самом деле.
Пара солдатиков пристала к маленькой испуганной Софи. Ребята славные и симпатичные (один француз, другой американец – или один австриец, другой венгр?), но их и правда хочется куда-нибудь послать – во всех возможных смыслах.
А вот когда на общем бравом фоне вдруг объявился Хаул, мое сердце, можно сказать, вздохнуло с облегчением. Другие как хотят, но этот – не солдат.
Грива не стрижена, ворот расстегнут, в ухе серьга, на шее - камушек волшебный (сразу понятно, что волшебный). На плечах, правда, что-то вроде ментика – только он пестрый, как у Арлекина. Не мундир, а насмешка или вызов. Или припрятанные крылья?
5.
Все они пацифисты, это ясно: и Хаул, и Миядзаки, и Кальцифер – не меньше, кстати, чем его приятель: «Я никогда не любил пороховой огонь. У него никогда не было принципов».
Так что войну здесь не любят не из трусости (кто бы сомневался?), а из принципа. В том ночном разговоре, когда Хаул в первый раз летал над горящей страной, слышишь будто героев Бёлля или Ремарка. И ситуация аналогичная: порядочные парни, гнусная война, присяга…
Сдается мне, что такой абсолютный, безоговорочный пацифизм не так уж часто попадает в большой прокат. Хаулу, видите ли, все равно, чей там бомбардировщик летит над его заповедным лугом - свой или вражеский: «Какая разница? Убийцы…» Он бросается черной глазастой искрой ломать эту машину (но, кстати, так, чтобы люди на корабле все же не пострадали).
Не знаю, что про этот фильм писали в мире, но все-таки подозреваю, что никто не бросился объяснять Миядзаки, будто войны бывают «плохие», а бывают и «хорошие» (в защиту «идеалов демократии», к примеру). Мне кажется, с японцем не рискнули спорить о пользе бомб. И в этом фильме он свое право моральное (жутко оплаченное) использовал по максимуму: отхлестал наглые военные мордаси без всякого «непротивленья злу». Не промолчал корректно в тряпочку.
6.
В фильме масса вещей не объясняется логически. Гляди – авось что-то поймешь.
Даже когда Хаула втянут в «боевые действия», он будет драться не с людьми, а с нечистью магического свойства. Эти аморфные «черные кляксы» имеют несколько обличий: то они в шляпах, то в ярко-фиолетовых ливреях и как будто в масках, то в мундирах. Вначале сказано, что их наслала ведьма с пустоши, потом – что Салиман.
Для себя я обозвала их «чумой войны». Они как крысы в зараженном городе. Ассоциация, может быть, субъективная, но я попробую ее обосновать.
Сначала связь войны и «черных клякс» недоказуема. Просто сцепляются два страха: погоня за Софи и Хаулом и страх перед войной (щемящее предчувствие большой беды). И две стороны города: на площади веселье, а в закоулках сумрачно и жутко.
Потом сцена в порту. Мы видели, как гордо уходил военный флот. А тут ползет назад один кораблик, бьет в колокол и истекает черным дымом. Масса людей падает с него в воду (тут тоже «плоть и раскаленное железо», как скажет Кальцифер), и следом летят бомбы. Ужас в толпе, но больше всех пугается Софи, потому что видит черных аморфных гадов в ливреях. Софи бежит домой, под крыло к Хаулу. А для меня опять сцепились два кошмара: смерть моряков и эти безликие слуги. В толпе невидимо гуляет смерть – чего тут понимать?
А уж когда война входит в полную силу, они затопляют все. Так и текут по улице потоком. Сначала вроде отступающая армия в мундирах – и сразу хлюпающая черная нелюдь.
7.
Эти твари умеют летать. Сначала мне показалось, что летают другие враги. Некое летучее воинство, про которое Хаул сказал, что это «низкосортные волшебники», мобилизованные мадам Салиман. Но различить их невозможно. Тот же жирный черный блеск, те же шляпы-канотье. В небе они похожи то ли на ворон, то ли на птеродактилей, а по стене дома ползают в обличье насекомых, как-то слепившись из аморфной массы, обряженной в мундиры. Выходит, это все одна и та же жуть – какая-то субстанция войны. (А звучит это почему-то как марш Прокофьева из «Трех апельсинов»).
Два эпизода: черная воронка в небе и то ли тараканы, то ли оводы на стене – вызвали у меня одну и ту же мысль: что бы мы делали без Босха? А с ним все ясно с полуслова. Эти твари – «классическое» зло. В буквальном смысле – исчадия ада.
8.
Теоретически Хаул тоже умеет вызывать каких-то «темных духов». Один раз (всем назло) он попытался это сделать – на том дело и кончилось. Майкл, Кальцифер и, главное, Софи довольно быстро привели беднягу в чувство. Не его это дело – по логике сюжета.
Однако все уверены, что Хаулу нужно расторгнуть «сделку с дьяволом» - иначе он погибнет. Станет жутким чудовищем без сердца, причем в нечеловеческом обличье. Вот тут для меня самый запутанный клубок идей. Не знаю, как это дается в книге, но в фильме «демоническая» версия их отношений с Кальцифером никак не подтверждается.
Тут, на мой взгляд, буквально все слова расходятся с показанной зримо реальностью. Ничему нельзя верить: герои или врут нарочно, или сами не знают, где правда. Особенно сомнительно все то, что говорится о природе Кальцифера. Может, конечно, я чего-то совсем не понимаю, но все-таки…
Считается, что из-за Кальцифера Хаул становится пернатым монстром. Но почему-то все наоборот: чтобы избавиться от перьев, ему как раз нужна поддержка Кальцифера. В первый раз, налетавшись, Хаул тянется к огню когтистой лапой, а Кальцифер ворчит: однажды, мол, так птицей и останешься. В другой раз ведьма отравила Кальцифера черным «подарочком» от Салиман. Бедняга чуть не «сдал» дом врагам, а Хаул кое-как «наводил порядок» при крыльях, лапах и когтях – никто ему не помог их сбросить.
И в самом конце Хаул избавился от оперенья не с помощью Софи, а лишь когда вернулся к Кальциферу (и своему детскому сердцу – так мне кажется).
Кальцифер уверяет, что он демон (ну так Софи тоже назвала себя страшной ведьмой). Даже рожу состроил «демоническую», когда дом переезжал. Но ни разу за весь фильм не сделал ничего подлого или злого.
И вообще это любящее и верное существо, которое иногда для виду капризничает и ворчит – совсем как Хаул. И совсем по-детски.
Не верю я, что сделка с Кальцифером превращает Хаула в чудовище. И в «демонизм» Кальцифера не верю.
9.
Рискуя показать свое махровое занудство, я уж договорю про эту путаницу.
Вначале, послушав их первый разговор с Софи, я и поежилась, и внутренне поморщилась. Конечно, есть такие сказки и в фольклоре – про договоры с нечистью. Но в них возможен лишь один сюжет: нечисть следует перехитрить (можно без примеров? Эти истории у всех народов одинаковы). Это явно не тот случай.
Вторая версия. У Д.У.Джонс, как и у многих нынче, принято изображать добрую ведьму (домового, водяного, лешего и проч.). Если автор совсем религиозно безответственный – может и беса доброго изобразить (я опять без примеров, ладно?). Мне было пришли в голову «вспомогательные вычисления»: для Миядзаки наши демоны – всего лишь чужая «мифологема». Он ее, кстати, плохо понимал когда-то. В «Коте в сапогах» главный злодей назван аж Люцифером, а не просто великаном, как у Перро. Только советский зритель (и я в том числе – тридцать лет назад) мог такое проглотить и не заметить.
Но тогда все равно концы не сходятся. Или Кальцифер добрый, или злой. Если добрый – как его ни назови, - он не сделает из Хаула чудовище. Но Салиман-то говорит про сделку с абсолютным злом, а это клевета.
Версия третья. Кальцифер не демон, а звезда, спасенная когда-то мальчиком Хаулом. Собственно, именно такую сказку нам и показали ближе к концу. Волшебное (сказочное) существо, дающее своему «хозяину» огромные возможности, но забирающее взамен что-то человеческое (желательно сердце). Или не забирающее, а просто повязанное каким-то заклятием? У Салиман в подчинении множество таких существ. Все они выполняют ее волю. Из этого однозначно вытекает, что сами они не добро и не зло. Я говорю не о том, что написано в книге, а только о том, что получилось в аниме.
Сдается мне, что в фильме вообще никакой мистики нет – одна сплошная этика, а Миядзаки интересует только человеческое зло – свободно выбранное, по своей воле сотворенное.
В конце концов, какая разница, участвуют ли звезды Салиман в войне? Наверно, да, но разве это важно? Достаточно того, что творит по ее воле всякая другая нечисть. Здесь зло - война, а не звездные человечки. Они только приказы выполняют.
10.
Кальцифер любит поворчать, что его обижают и эксплуатируют, но они с Хаулом, похоже, на самом деле совершенно солидарны, особенно в том, что не желают служить государству. Замок им нужен, чтобы можно было в нем укрыться и «не гнуть ни совести, не помыслов, ни шеи». Не хотят они становиться черными крысами войны. Не желают делить с государством ответственность за зло, которое творят король и Салиман. Уж Хаул точно не желает.
Для Хаула свобода – все. Он и имен имеет «столько, сколько нужно, чтобы быть свободным», и власть его не соблазняет – не хочет он быть преемником Салиман. Но есть как минимум одна загвоздка: он связан присягой. И для него это, похоже, не пустой звук.
Ночной разговор с Кальцифером заканчивается весьма надрывной сценой. Кальцифер напоминает:
- Да, тебя тоже вызывает король.
- Я знаю. Налей мне воды.
И Хаул плетется наверх. Эта походка – даже не усталость, а обреченность. Война загнала его в угол. И деться некуда, и воевать нельзя (никак нельзя – я к тому и веду). А тут еще Софи спит сном младенца…
11.
Те, кто видал мою сказку («Спор об Ореховом Князе»), могут понять, чем меня так задел этот сюжетный узел: война – присяга – государство. У меня, правда, сложность в том, что время действия относительно мирное. У Миядзаки все нагляднее – война.
Быть пацифистом во время войны – дело нешуточное. Мало того что трусом назовут (Хаул и сам себя готов обозвать трусом), так ведь клятву нарушишь.
Ну и что делать-то, если порядочность не позволяет просто «косить от армии»? В фильме предложены аж целых два решения проблемы.
Честно-прямолинейный вариант озвучила Софи: раз ты не согласен с войной (Софи, кстати, тоже не согласна), так пойди и скажи королю, чтобы он прекратил истреблять своих подданных. Хаул ей мягко объяснил: это, мол, бесполезно. Плевать хотели короли на своих подданных. И тут же предложил совершенно детский план: а пусть Софи пойдет и скажет королю, что он, Хаул, лентяй, трус и прогульщик. Будто его не на войну зовут, а маму в школу вызывают.
Этот маневр сбивает с толку. Глупость же несусветная, но столько детской радости в его: «Придумал!» Такая ослепительная надежда на физиономии: а вдруг действительно король и Салиман забудут про него? Забудешь тебя, как же…
Софи он этим заморочил совершенно (да она в любом случае сделает то, что он попросит: скажет идти по воздуху - пойдет), но вообще там был задуман ловкий трюк. Нечестный, но эффектный. Хаул явился в виде короля, сказал, что хочет выиграть войну без магов, и чуть было не объявил Софи (при Салиман), что Хаул ему даром не нужен – то есть едва сам себя не освободил от армии. Но увлекся обличительной речью, а тут и настоящий король подоспел.
12.
Наверно, я довольно редкий зритель, специально отсмотревший именно этот фрагмент, чтобы найти «десять отличий» Хаула от короля.
Сначала кажется, что они «волос в волос». Глаза, правда, показаны только у Хаула (крупный план) – большие, озорные и смеющиеся, и он старается держаться лицом к Софи – спиною к Салиман (разумная предосторожность).
Зато они не «голос в голос». Хаул – король-аристократ, изысканно любезный, хоть и с легким этаким оттенком превосходства. А настоящий король откровенно груб, держится солдафоном, рявкает, как на плацу. Самодовольный, самоуверенный, простой, недалекий. Кстати, незлой. Просто взрослый дяденька король играет в войну, как будто это виртуальная «стрелялка», а юный лохматый Хаул все же пытается высказать Салиман, что в их «стрелялке» гибнут люди.
Может быть, авантюра Хаула и выглядит легкомысленной, но это и впрямь самый честный вариант. Если не можешь примирить присягу с совестью, придется объясняться с государством. Не отрекаться же от совести?
Ну да. Только мы знаем, что бывает с теми, кто вот так выясняет отношения с властью.
13.
Все-таки не могу нахально заявить, будто мне все понятно в превращениях Хаула. То, что я сейчас выложу, конечно, только домыслы, которые мне интересно с кем-то обсудить.
Домысел первый связан с тем, откуда вообще такая «непонятность» в этой истории.
Лирическое отступление. Отсмотрев фильм в первый раз, я была совершенно ошарашена. Сказка закончилась, любовь еще не осозналась, а я сидела перед заглохшим телевизором и горько думала: дожили. Мне показали полудетский мультик (прошу прощения – аниме), а я в нем разобраться не могу. Наверно, настроилась воспринимать не в том «формате».
Зрение/чтение у меня «железобетонное»: почти в любом «бетоне» мне сквозит железная композиционно-смысловая (опять прошу прощения за жаргон) арматура. «Красоты», буде найдутся, крепятся болтами. Поэтому я дорого ценю то, что живет, а не просчитывается. Отчасти поэтому и «Ходячий замок» так меня зацепил.
Но уж совсем не развинтить игрушку я не могу. Сдается мне, «непонятность» связана с тем, что фильм снят по мотивам книги – как впечатление от книги. Мы все так читаем: что-то нас задевает, что-то – нет. Автор книги строит логику событий, а мы витаем вокруг них в своих мечтах и мыслях. К примеру, существует рецептивная эстетика – так в ней считается, что всякий «текст» бытует в стольких вариантах, сколько людей его восприняли. И это разные «тексты», хоть формально они называются одинаково: «Евгений Онегин» (или «Золушка»). Похоже, Миядзаки честно показал нам этакое облако своих читательских ассоциаций, но при этом не стал особо менять книжную схему сюжета. И вот у Д.У.Джонс логика одна, у Миядзаки ход идей совсем другой. То, что показывается не вполне (мягко говоря) совпадает с тем, что говорится.
Желание разобраться в этих дебрях, судя по всему, появляется у многих. Удивила только странная уверенность некоторых людей, будто есть одна универсальная отмычка к любому «тексту» (для кого-то – Фрейд, для кого-то – Пропп). Этими ключиками что-то, безусловно, открывается, только не факт, что дверь в сам замок. Можно открыть сарайчик с метлами и граблями…
Ну да ладно. О том, зачем это сделано именно так (если я угадала), у меня тоже есть соображение, но я его пока попридержу.
14.
Так вот, о превращениях Хаула. Мадам Салиман сначала убедительно продемонстрировала истинный облик ведьмы с пустоши, а потом пообещала Софи показать и «настоящего» Хаула – чудовище, в которое он превратится, если так и будет на пару с Кальцифером играть в свои прятки с государством. Вообще-то выставлять инакомыслящих чудовищами – любимая уловка всех властей.
Но тут явно не все так просто. Для того, что случилось с Хаулом, я высмотрела целых три объяснения. И все три версии так мирно и сосуществуют в моем восприятии, сколько ни прокручивай эпизод. Первая реакция: это злое колдовство Салиман. Во что она мелких волшебников превратила, в то же хочет и Хаула превратить – в страшного зверя – да тут же и убить. И кто ее за это обвинит? Она монстра опасного убьет, а не честного, хоть и легкомысленного парня редкого обаяния и талантов.
Другая версия: в Хауле действительно есть это существо, и Салиман лишь «помогает» ему вырваться из-под контроля, из-под железной человеческой узды.
А третья мысль приходит позже, когда этот эпизод встает в ряд других. Она не отменяет предыдущую, скорее дополняет. Может быть, по логике книги Хаул и превращается в нечто пернатое, чтобы летать. Но в фильме – только чтобы драться (а летать он умеет и так, в человеческом образе). Злая тварь, некий «зверь» просыпается в нем исключительно ради сражений.
В первый раз у Хаула появился коготок, чтобы отправить «шагом марш» солдатиков. Они его задели, но несильно. Всего лишь стали задираться: ты, мол, кто такой? Девушкам должны нравиться военные.
После первого своего ночного боя Хаул с болью и с трудом, но превращается обратно в человека. На него напали – пришлось драться.
Увидав корабль над заповедным лугом, Хаул впадает в ярость. Швыряет рукой резкий магический приказ – потом рука мучительно дергается, а черные перья сбросить не может. Да что их и сбрасывать, если надо прихватывать Софи и улетать?
А уж как Салиман он ненавидит в момент магического поединка – как никого из ее мелкой нечисти. И таким страшным он больше нигде не будет. Разве что во сне Софи.
Мысль у меня простая. Если «старость» Софи – внешнее выражение ее самооценки, то и «чудовищность» Хаула – выражение его ярости («не будите во мне зверя»). Тот монстр, в которого его едва не превратила Салиман, имеет вполне человеческое лицо. На Хаула он не похож, зато похож на плакат. Тень на глазах, квадратный подбородок, гримаса ярости – вперед, в атаку! К тому же на нем и мундир… Ну, дальше и клыки начали прорезываться, да тут вмешалась Софи, а то б он бросился на Салиман – и все. Она-то пострашней и посильнее со своим посохом и жесткими складочками у рта.
Хаул говорит «странная женщина», «странное место», - но с такой запинкой, что явно слышится «страшная», а не «странная». (Чего, интересно, больше в ее мстительном ударе: политики или женской обиды?).
Мне кажется, что в этой линии заметнее всего двойная логика сюжета. По книге и на словах Хаула губит сделка с Кальцифером. А в фильме – боевая ярость и «жажда крови». Линия Кальцифера все равно нужна, чтобы выстроить развязку, но, на мой вкус, ей недостает убедительности. Уж Кальцифер-то в фильме мухи не обидел…
15.
«Ах, война, что ты сделала, подлая?» Какой был светлый мальчик… Но на войне белые перышки не сохранишь, а ему все-таки пришлось драться всерьез.
Пацифизм пацифизмом, но когда враги добрались до твоего дома, бросишься защищать самое дорогое – то, что дороже и собственной жизни, и белых перышек.
Вообще-то Хаул в черном оперенье по-своему великолепен. Бояться ведьму с пустошей? Какая глупость! Кто тут кого страшнее? Сигару тушим об ладонь (а когти, когти-то!) и летим драться с вороньем Салиман – покуда ненависти хватит. Без надежды на обратное превращение. Софи кричит: «Тебе нельзя сражаться!» Откуда она знает, интересно? Сердечко любящее подсказало?
16.
Кто-то писал, что Хаул в оперенье похож на врубелевского Демона. Мне он скорей напомнил птичку Алконоста, которую Ю.Анненков нарисовал для Блока (для первого издания «Двенадцати»). Такой же взгляд затравленный, и перышки очень похожи. Только у Алконоста они белые. И вообще фильм вызывает почему-то множество чисто русских ассоциаций. Такие птички (Гамаюн, Сирин и Алконост) водятся там, где гуляют избушки на курьих ножках. А еще мне все время приходят на ум белый и черный лебеди Чайковского.
Может быть, это связано с тем, как вообще меняется по фильму «окраска» Хаула. Сначала он нарядно-разноцветный в своем ментике Арлекина. А логово у него пестрое, как павлиний хвост (тона как раз такие). По ходу дела (слезы и скандал!) бесповоротно исчезает соломенная гривка. Черные волосы – уже намек на будущее оперенье. Потом Хаул выходит к «семье» черно-белым, серьезным и трагичным. Потом становится черным… Премудростей японской символики цвета я, конечно, не понимаю. Но здесь – что понимать-то? Все сказано на самом общем языке.
Зато лицо, которое видит Софи, раздвинув черные крылья, вызывает вздох облегчения (тоже, наверно, у всех). Окаменевшее, опустошенное, бессловесное – а все равно человеческое. В глазах, можно сказать, душа застыла. А что зарос черной щетиной – так он с войны пришел. Обычная солдатская щетина. Но это поправимо. Главное, что живым вернулся…
17.
Все про войну да про войну… Но про любовь и без меня много писали. Конечно, в фильме на первом плане история по девушку-серую мышку и парня-сердцееда (Золушка и Онегин). Могу добавить только несколько соображений.
К обоим любовь подбирается исподтишка, с черного хода. Хаул подходит сзади и кладет руку на плечо, чтобы защитить и выручить – попробуй оттолкни. Софи заходит в замок с пустоши, и Кальцифер ее впускает – попробуй выгони. Софи не боится, что Хаул заберет ее сердце: она же не красавица, а потом и вообще древняя бабка. Хаул не боится, что Софи посягнет на его свободу: бабушка Софи ничего от него не требует. При ней можно хоть зеленой лужей растекаться. На то и бабушки на свете, чтобы жалеть и все прощать. (Хотя утром ему, конечно, стыдно). В их отношениях нет борьбы самолюбий – любви ничто и не мешает, кроме каких-то внешних обстоятельств.
Старость Софи «снимается» по ходу дела одним «волшебным словом». У Софи часто спрашивают, не влюблена ли она в Хаула. Когда она отрицает свою любовь (в разговоре с Бетти), то почти тут же превращается в старуху. Когда бросается защищать Хаула (у Салиман) – становится девчонкой. Уже без особого труда молодеет на лугу и остается юной, пока говорит Хаулу очень откровенные вещи. Но старится, испугавшись его почти признания в любви.
А уж когда Софи бросается на шею черному полумонстру, от старости не остается и следа. Разве что волосы цвета звезды – что очень кстати: Хаула притягивают звезды. Слова в финале завершают превращение: «Я так тебя люблю!» Вся магия как на ладони. А сначала было возмутительно непонятно, кто и когда убрал заклятие.
18.
Есть в их отношениях мотив «дождись меня» - то есть «прости, что заставил ждать». (Это из области железной арматуры). Хаул произносит эту формулу дважды: в самом начале (его первые слова в фильме) и слетев с небес, чтобы закрыть Софи от бомб. А Софи возвращает реплику в развязке – с тем же смыслом: я с тобой, и теперь все будет хорошо.
Но вообще до сердца Хаула добраться трудно (в прямом и в переносном смысле): он слишком ценит «вольность и покой». А как он возвращается утречком домой – после неуточненных приключений: Онегин с бала, да и только. Опять же, и забота о своей прекрасной внешности: быть можно страшным чародеем и думать о цвете волос. (А цвет глаз меняется непроизвольно? Вообще-то цвет глаз меняется и у ведьмы, а длина волос – и у Софи: косичка все время разная. Мне показалось, что это некая изменчивость волшебного мира – но настаивать на своей версии не буду).
Короче, Хаул у нас вылитый Онегин: тот тоже был на самом деле добрый малый и долго не умел любить. Но, кстати, бессердечность этих типов весьма относительна, как и сердцеедство. Какие-то красавицы, чьи сердца, вероятно, числились съеденными, преспокойно Хаула отставляли. Причем не один раз – Майкл свидетель. И хоть тут муки не любви, а самолюбия, герою уж никак не все равно. Просто (сдается мне) он опасается, что вместе с сердцем у него отнимут и свободу.
19.
Если читать метафору буквально, сердце Хаула принадлежит домашнему очагу. Дому, который для него и нора, и крепость, и воздушный замок, и свое отдельное государство (даже с флагом), и дверь в детство, а то и в другие миры.
Дом (то есть замок) – то, что было понятно в фильме с первого просмотра. Кто ж не мечтал о таком доме? Отраднейшие кадры: в дом врываются. Солдаты – в одну дверь, матросы – в другую. И попадают в пустоту. Замок уже ушел. Спор дома с государством – это до того наше, родное, что оторопь берет. Или все-таки общее?
В доме-ковчеге собралась компания, объединенная сиротством. Про Хаула есть только намек (дядя-волшебник – и больше никого в картинах детства). Про остальных насельников можно, наверно, не говорить. И все они (включая Кальцифера, как потом выяснится) страстно хотят иметь семью. Ладно там Майкл или Софи, но Хаул своей репликой: «Почему в нашей семье все так сложно?» - просто вгоняет в шок. Значит, он всех готов «прибрать к рукам»: и ведьму, и пса, и Репа? Стать главой даже вот такой странной семьи? Экий он бессердечный…
Среди того, чем Хаул и Софи друг друга зацепили, дом очень много значит, как мне кажется. Хозяйственность Софи – это понятно. Кстати, сердце Хаула могло сколько угодно в нее влюбляться, когда хозяина и дома-то не было. Но и Хаул, несмотря на холостяцкий кавардак в его норе, хозяин в своем доме. Он и гостей принимает, и интерьер планирует (не забывая о клозете), и будет защищать своих, сколько б ни налетело врагов. Кажется, необходимость защищать даже прибавляет ему сил и смелости – как когда он отправил Софи к Салиман.
Наверно, это свойства «правильного» феодала и точно – «правильного» мужика (что бы народ там за его спиной ни говорил).
20.
Да, но как же свобода? А со свободой все в порядке. Решение этой задачи Миядзаки продемонстрировал с максимальной наглядностью. И про «контрольный выстрел» не забыл – чтоб уж наверняка дошло до всех. Сердце Хаула некоторое время подержала ведьма (тут логика понятна: ведьма проклятие наслала – надо исполнять), - потом совершенно добровольно отдала его. Все равно Хаул ей не достанется – скорей умрет еще, чего доброго. А Софи поедать сердце не собиралась, она вернула его на место.
Все. Это любовь, которая «не ищет своего», не отнимает, а отдает и взамен ничего не просит. Хаул свободен. Может сам решать, что ему нужно: свобода одиночества или свобода любви и семьи. Одиночеством он уже сыт по горло. Хаул выбрал семью еще до катастрофы, когда домик «отделывал» и коробки свои трогательные дарил, хотя тогда у него не было даже надежды стать членом своей собственной семьи. («Посмотришь потом, когда время будет» - когда его не будет…).
Но если кто чего не понял (что вообще-то немудрено), есть еще Кальцифер – по сути Хаулов двойник. Тому свободы долго не хватало, и он на радостях едва не угробил всех своих ближних, когда его наконец отпустили в свободный полет. Правда, летал недолго – тут же и соскучился. И сам впрягся в домашнее ярмо, на которое раньше жаловался. Семья – дело трудоемкое, работы на всех хватит. Главное, бабушка уже имеется, собака и ребенок…
21.
Осталось выложить последний домысел: зачем все так неочевидно?
Сначала мне пришло в голову, что для Миядзаки это фильм настолько личный, что автор решил просто не думать о других – сделать, как душа просит (где-то мелькнула фраза «фильм автобиографический»). Позже появилась и другая версия.
Миядзаки рискует говорит в своих фильмах очень правильные вещи. Самые истинные истины, от которых современный народ всеми силами отбрыкивается. Что в «Ходячем замке», что в «Унесенных призраками», например, он объясняет, что такое на самом деле любовь, - да так, чтоб докричаться/достучаться до тех, кто и слышать про такое не желает.
Действительно, такую проповедь «в лоб» показать нельзя (« в лоб» она высказана и без Миядзаки). Зато можно сделать так, чтобы «правильные» идеи подбирались к зрителям исподтишка и с черного хода – как любовь к героям «Ходячего замка».
Вот собьешь с толку интеллектуала, циника, сноба, гордеца (и проч., и проч.), заставишь его шевелить мозгами и напрягать свою обленившуюся душу, - он и додумается наконец до правильной идеи. Оценит ее и полюбит – с таким ведь трудом до нее добирался. Вообще у нас какое-то барочное мышление: только барокко так любило лабиринты, загадки и другие умственные ухищрения. Ну, если нашим временам такой язык понятнее всего, значит, все правильно. Так и надо с нами разговаривать.
prigorokНапрасный труд про «Howl’s moving castle»
Хаул – король-аристократ, изысканно любезный, хоть и с легким этаким оттенком превосходства. А настоящий король откровенно груб, держится солдафоном, рявкает, как на плацу. Самодовольный, самоуверенный, простой, недалекий. Кстати, незлой. Просто взрослый дяденька король играет в войну, как будто это виртуальная «стрелялка», а юный лохматый Хаул все же пытается высказать Салиман, что в их «стрелялке» гибнут люди.
Миядзаки рискует говорит в своих фильмах очень правильные вещи. Самые истинные истины, от которых современный народ всеми силами отбрыкивается. Что в «Ходячем замке», что в «Унесенных призраками», например, он объясняет, что такое на самом деле любовь, - да так, чтоб докричаться/достучаться до тех, кто и слышать про такое не желает.
читать дальше1.
По разным причинам этот фильм стал для меня разновидностью счастья. Давно не помню за собой такой бури эмоций, идей, восторга и желания писать. Понятно, что благодарность какого-то 3млн. 843-го зрителя до автора все равно не дойдет (хоть автору она, может, была бы и нелишней), но все равно. Про любовь обязательно надо выговориться. И потом, любовь каждого зрителя – это отдельная история, даже если он несет вздор и повторяет очевидности. В общем, «я к вам пишу…» - уж как получится.
2.
Первые «девять граммов в сердце» - это, конечно, появление Хаула. Подкрался сзади, и его еще не видно. Только белая рубашка, да кулон, да голос… Хорошо, когда слышен голос Кимуры. Глубокий, молодой, но взрослый и очень обаятельный – что по тембру, что по интонации. Потом взгляд вверх – в лицо, на красоту (защитная реакция: подумаешь – рисованная красота!). С ходу и не поймешь, что в ней намешано, то есть насколько это сложный и объемный персонаж. Первый мой взгляд – скорее взгляд Софи: красота светлая и притом очень опасная. Но все равно слишком чудесная, чтобы отмахнуться и удрать.
Это все промелькнуло очень быстро. Там, в переулках, не до красоты. Нас уже подстрелили, но сюжет летит – буквально, вверх, сквозь крыши…
Вот тут Миядзаки посадил второго снайпера. Контрольный выстрел: музыка вступает полным оркестром. (И это явственное «хлоп», когда Хаул отталкивается от шарика на кровле). Все. Я уже никуда не убегу.
3.
Мелодия сначала показалась заезженной и слишком узнаваемой. «Нечто шарманочное» (выражение М.Щербакова): «Амурские волны», «На сопках Манчжурии»… Но ничего себе «заезженная»! Простенький (вроде бы) вальс до конца фильма будет держать поле реальных исторических ассоциаций. Начало ХХ века – начало войн: русско-японская, Первая мировая, да и Вторая тоже, хотя и стилизовано под более ранние времена. Страна у Д.У. Джонс называется Ингария – и тут такие внятные Австро-Венгерские мотивы. Все эти ментики, усы, кавалеристы на параде, дворцы и монументы. И этот вальс: может, Париж, а может, Вена, или Сараево, или Одесса… Бульвары, уличные кафе, щемящий призвук обреченности…
Странно, но уже как-то забылось, что у нас с Японией много общих воспоминаний об этих войнах.
4.
Должно быть, из-за совпадений с текстом, который я сама пытаюсь сделать, меня сначала зацепила история про войну, а уж потом – про любовь (в детстве я так делила все взрослое кино: про войну или про любовь; а другого почти и не случалось).
С первого раза мне не удалось связать войну с историей Хауловых превращений. А это верный знак: «Думать здесь». Вопиюще непонятное, как правило, все объясняет.
В начале фильма сразу видно: война вот-вот начнется, если уже не началась. Танки на платформах; орудийные стволы с плаката целят прямо нам в лоб; такие же стволы на модной шляпке; парад, повсюду часовые… Общий восторг и воодушевление: все ждут войны, как праздника. А так оно и было, причем не раз, не два, не три…
От этого «военного угара» у меня сразу сжалось сердце. Только мелькнули танки – так оно и ухнуло: это непоправимо. Все. Конец. Не сомневаюсь: Миядзаки на такую реакцию и рассчитывал. Он же все это видел и переживал на самом деле.
Пара солдатиков пристала к маленькой испуганной Софи. Ребята славные и симпатичные (один француз, другой американец – или один австриец, другой венгр?), но их и правда хочется куда-нибудь послать – во всех возможных смыслах.
А вот когда на общем бравом фоне вдруг объявился Хаул, мое сердце, можно сказать, вздохнуло с облегчением. Другие как хотят, но этот – не солдат.
Грива не стрижена, ворот расстегнут, в ухе серьга, на шее - камушек волшебный (сразу понятно, что волшебный). На плечах, правда, что-то вроде ментика – только он пестрый, как у Арлекина. Не мундир, а насмешка или вызов. Или припрятанные крылья?
5.
Все они пацифисты, это ясно: и Хаул, и Миядзаки, и Кальцифер – не меньше, кстати, чем его приятель: «Я никогда не любил пороховой огонь. У него никогда не было принципов».
Так что войну здесь не любят не из трусости (кто бы сомневался?), а из принципа. В том ночном разговоре, когда Хаул в первый раз летал над горящей страной, слышишь будто героев Бёлля или Ремарка. И ситуация аналогичная: порядочные парни, гнусная война, присяга…
Сдается мне, что такой абсолютный, безоговорочный пацифизм не так уж часто попадает в большой прокат. Хаулу, видите ли, все равно, чей там бомбардировщик летит над его заповедным лугом - свой или вражеский: «Какая разница? Убийцы…» Он бросается черной глазастой искрой ломать эту машину (но, кстати, так, чтобы люди на корабле все же не пострадали).
Не знаю, что про этот фильм писали в мире, но все-таки подозреваю, что никто не бросился объяснять Миядзаки, будто войны бывают «плохие», а бывают и «хорошие» (в защиту «идеалов демократии», к примеру). Мне кажется, с японцем не рискнули спорить о пользе бомб. И в этом фильме он свое право моральное (жутко оплаченное) использовал по максимуму: отхлестал наглые военные мордаси без всякого «непротивленья злу». Не промолчал корректно в тряпочку.
6.
В фильме масса вещей не объясняется логически. Гляди – авось что-то поймешь.
Даже когда Хаула втянут в «боевые действия», он будет драться не с людьми, а с нечистью магического свойства. Эти аморфные «черные кляксы» имеют несколько обличий: то они в шляпах, то в ярко-фиолетовых ливреях и как будто в масках, то в мундирах. Вначале сказано, что их наслала ведьма с пустоши, потом – что Салиман.
Для себя я обозвала их «чумой войны». Они как крысы в зараженном городе. Ассоциация, может быть, субъективная, но я попробую ее обосновать.
Сначала связь войны и «черных клякс» недоказуема. Просто сцепляются два страха: погоня за Софи и Хаулом и страх перед войной (щемящее предчувствие большой беды). И две стороны города: на площади веселье, а в закоулках сумрачно и жутко.
Потом сцена в порту. Мы видели, как гордо уходил военный флот. А тут ползет назад один кораблик, бьет в колокол и истекает черным дымом. Масса людей падает с него в воду (тут тоже «плоть и раскаленное железо», как скажет Кальцифер), и следом летят бомбы. Ужас в толпе, но больше всех пугается Софи, потому что видит черных аморфных гадов в ливреях. Софи бежит домой, под крыло к Хаулу. А для меня опять сцепились два кошмара: смерть моряков и эти безликие слуги. В толпе невидимо гуляет смерть – чего тут понимать?
А уж когда война входит в полную силу, они затопляют все. Так и текут по улице потоком. Сначала вроде отступающая армия в мундирах – и сразу хлюпающая черная нелюдь.
7.
Эти твари умеют летать. Сначала мне показалось, что летают другие враги. Некое летучее воинство, про которое Хаул сказал, что это «низкосортные волшебники», мобилизованные мадам Салиман. Но различить их невозможно. Тот же жирный черный блеск, те же шляпы-канотье. В небе они похожи то ли на ворон, то ли на птеродактилей, а по стене дома ползают в обличье насекомых, как-то слепившись из аморфной массы, обряженной в мундиры. Выходит, это все одна и та же жуть – какая-то субстанция войны. (А звучит это почему-то как марш Прокофьева из «Трех апельсинов»).
Два эпизода: черная воронка в небе и то ли тараканы, то ли оводы на стене – вызвали у меня одну и ту же мысль: что бы мы делали без Босха? А с ним все ясно с полуслова. Эти твари – «классическое» зло. В буквальном смысле – исчадия ада.
8.
Теоретически Хаул тоже умеет вызывать каких-то «темных духов». Один раз (всем назло) он попытался это сделать – на том дело и кончилось. Майкл, Кальцифер и, главное, Софи довольно быстро привели беднягу в чувство. Не его это дело – по логике сюжета.
Однако все уверены, что Хаулу нужно расторгнуть «сделку с дьяволом» - иначе он погибнет. Станет жутким чудовищем без сердца, причем в нечеловеческом обличье. Вот тут для меня самый запутанный клубок идей. Не знаю, как это дается в книге, но в фильме «демоническая» версия их отношений с Кальцифером никак не подтверждается.
Тут, на мой взгляд, буквально все слова расходятся с показанной зримо реальностью. Ничему нельзя верить: герои или врут нарочно, или сами не знают, где правда. Особенно сомнительно все то, что говорится о природе Кальцифера. Может, конечно, я чего-то совсем не понимаю, но все-таки…
Считается, что из-за Кальцифера Хаул становится пернатым монстром. Но почему-то все наоборот: чтобы избавиться от перьев, ему как раз нужна поддержка Кальцифера. В первый раз, налетавшись, Хаул тянется к огню когтистой лапой, а Кальцифер ворчит: однажды, мол, так птицей и останешься. В другой раз ведьма отравила Кальцифера черным «подарочком» от Салиман. Бедняга чуть не «сдал» дом врагам, а Хаул кое-как «наводил порядок» при крыльях, лапах и когтях – никто ему не помог их сбросить.
И в самом конце Хаул избавился от оперенья не с помощью Софи, а лишь когда вернулся к Кальциферу (и своему детскому сердцу – так мне кажется).
Кальцифер уверяет, что он демон (ну так Софи тоже назвала себя страшной ведьмой). Даже рожу состроил «демоническую», когда дом переезжал. Но ни разу за весь фильм не сделал ничего подлого или злого.
И вообще это любящее и верное существо, которое иногда для виду капризничает и ворчит – совсем как Хаул. И совсем по-детски.
Не верю я, что сделка с Кальцифером превращает Хаула в чудовище. И в «демонизм» Кальцифера не верю.
9.
Рискуя показать свое махровое занудство, я уж договорю про эту путаницу.
Вначале, послушав их первый разговор с Софи, я и поежилась, и внутренне поморщилась. Конечно, есть такие сказки и в фольклоре – про договоры с нечистью. Но в них возможен лишь один сюжет: нечисть следует перехитрить (можно без примеров? Эти истории у всех народов одинаковы). Это явно не тот случай.
Вторая версия. У Д.У.Джонс, как и у многих нынче, принято изображать добрую ведьму (домового, водяного, лешего и проч.). Если автор совсем религиозно безответственный – может и беса доброго изобразить (я опять без примеров, ладно?). Мне было пришли в голову «вспомогательные вычисления»: для Миядзаки наши демоны – всего лишь чужая «мифологема». Он ее, кстати, плохо понимал когда-то. В «Коте в сапогах» главный злодей назван аж Люцифером, а не просто великаном, как у Перро. Только советский зритель (и я в том числе – тридцать лет назад) мог такое проглотить и не заметить.
Но тогда все равно концы не сходятся. Или Кальцифер добрый, или злой. Если добрый – как его ни назови, - он не сделает из Хаула чудовище. Но Салиман-то говорит про сделку с абсолютным злом, а это клевета.
Версия третья. Кальцифер не демон, а звезда, спасенная когда-то мальчиком Хаулом. Собственно, именно такую сказку нам и показали ближе к концу. Волшебное (сказочное) существо, дающее своему «хозяину» огромные возможности, но забирающее взамен что-то человеческое (желательно сердце). Или не забирающее, а просто повязанное каким-то заклятием? У Салиман в подчинении множество таких существ. Все они выполняют ее волю. Из этого однозначно вытекает, что сами они не добро и не зло. Я говорю не о том, что написано в книге, а только о том, что получилось в аниме.
Сдается мне, что в фильме вообще никакой мистики нет – одна сплошная этика, а Миядзаки интересует только человеческое зло – свободно выбранное, по своей воле сотворенное.
В конце концов, какая разница, участвуют ли звезды Салиман в войне? Наверно, да, но разве это важно? Достаточно того, что творит по ее воле всякая другая нечисть. Здесь зло - война, а не звездные человечки. Они только приказы выполняют.
10.
Кальцифер любит поворчать, что его обижают и эксплуатируют, но они с Хаулом, похоже, на самом деле совершенно солидарны, особенно в том, что не желают служить государству. Замок им нужен, чтобы можно было в нем укрыться и «не гнуть ни совести, не помыслов, ни шеи». Не хотят они становиться черными крысами войны. Не желают делить с государством ответственность за зло, которое творят король и Салиман. Уж Хаул точно не желает.
Для Хаула свобода – все. Он и имен имеет «столько, сколько нужно, чтобы быть свободным», и власть его не соблазняет – не хочет он быть преемником Салиман. Но есть как минимум одна загвоздка: он связан присягой. И для него это, похоже, не пустой звук.
Ночной разговор с Кальцифером заканчивается весьма надрывной сценой. Кальцифер напоминает:
- Да, тебя тоже вызывает король.
- Я знаю. Налей мне воды.
И Хаул плетется наверх. Эта походка – даже не усталость, а обреченность. Война загнала его в угол. И деться некуда, и воевать нельзя (никак нельзя – я к тому и веду). А тут еще Софи спит сном младенца…
11.
Те, кто видал мою сказку («Спор об Ореховом Князе»), могут понять, чем меня так задел этот сюжетный узел: война – присяга – государство. У меня, правда, сложность в том, что время действия относительно мирное. У Миядзаки все нагляднее – война.
Быть пацифистом во время войны – дело нешуточное. Мало того что трусом назовут (Хаул и сам себя готов обозвать трусом), так ведь клятву нарушишь.
Ну и что делать-то, если порядочность не позволяет просто «косить от армии»? В фильме предложены аж целых два решения проблемы.
Честно-прямолинейный вариант озвучила Софи: раз ты не согласен с войной (Софи, кстати, тоже не согласна), так пойди и скажи королю, чтобы он прекратил истреблять своих подданных. Хаул ей мягко объяснил: это, мол, бесполезно. Плевать хотели короли на своих подданных. И тут же предложил совершенно детский план: а пусть Софи пойдет и скажет королю, что он, Хаул, лентяй, трус и прогульщик. Будто его не на войну зовут, а маму в школу вызывают.
Этот маневр сбивает с толку. Глупость же несусветная, но столько детской радости в его: «Придумал!» Такая ослепительная надежда на физиономии: а вдруг действительно король и Салиман забудут про него? Забудешь тебя, как же…
Софи он этим заморочил совершенно (да она в любом случае сделает то, что он попросит: скажет идти по воздуху - пойдет), но вообще там был задуман ловкий трюк. Нечестный, но эффектный. Хаул явился в виде короля, сказал, что хочет выиграть войну без магов, и чуть было не объявил Софи (при Салиман), что Хаул ему даром не нужен – то есть едва сам себя не освободил от армии. Но увлекся обличительной речью, а тут и настоящий король подоспел.
12.
Наверно, я довольно редкий зритель, специально отсмотревший именно этот фрагмент, чтобы найти «десять отличий» Хаула от короля.
Сначала кажется, что они «волос в волос». Глаза, правда, показаны только у Хаула (крупный план) – большие, озорные и смеющиеся, и он старается держаться лицом к Софи – спиною к Салиман (разумная предосторожность).
Зато они не «голос в голос». Хаул – король-аристократ, изысканно любезный, хоть и с легким этаким оттенком превосходства. А настоящий король откровенно груб, держится солдафоном, рявкает, как на плацу. Самодовольный, самоуверенный, простой, недалекий. Кстати, незлой. Просто взрослый дяденька король играет в войну, как будто это виртуальная «стрелялка», а юный лохматый Хаул все же пытается высказать Салиман, что в их «стрелялке» гибнут люди.
Может быть, авантюра Хаула и выглядит легкомысленной, но это и впрямь самый честный вариант. Если не можешь примирить присягу с совестью, придется объясняться с государством. Не отрекаться же от совести?
Ну да. Только мы знаем, что бывает с теми, кто вот так выясняет отношения с властью.
13.
Все-таки не могу нахально заявить, будто мне все понятно в превращениях Хаула. То, что я сейчас выложу, конечно, только домыслы, которые мне интересно с кем-то обсудить.
Домысел первый связан с тем, откуда вообще такая «непонятность» в этой истории.
Лирическое отступление. Отсмотрев фильм в первый раз, я была совершенно ошарашена. Сказка закончилась, любовь еще не осозналась, а я сидела перед заглохшим телевизором и горько думала: дожили. Мне показали полудетский мультик (прошу прощения – аниме), а я в нем разобраться не могу. Наверно, настроилась воспринимать не в том «формате».
Зрение/чтение у меня «железобетонное»: почти в любом «бетоне» мне сквозит железная композиционно-смысловая (опять прошу прощения за жаргон) арматура. «Красоты», буде найдутся, крепятся болтами. Поэтому я дорого ценю то, что живет, а не просчитывается. Отчасти поэтому и «Ходячий замок» так меня зацепил.
Но уж совсем не развинтить игрушку я не могу. Сдается мне, «непонятность» связана с тем, что фильм снят по мотивам книги – как впечатление от книги. Мы все так читаем: что-то нас задевает, что-то – нет. Автор книги строит логику событий, а мы витаем вокруг них в своих мечтах и мыслях. К примеру, существует рецептивная эстетика – так в ней считается, что всякий «текст» бытует в стольких вариантах, сколько людей его восприняли. И это разные «тексты», хоть формально они называются одинаково: «Евгений Онегин» (или «Золушка»). Похоже, Миядзаки честно показал нам этакое облако своих читательских ассоциаций, но при этом не стал особо менять книжную схему сюжета. И вот у Д.У.Джонс логика одна, у Миядзаки ход идей совсем другой. То, что показывается не вполне (мягко говоря) совпадает с тем, что говорится.
Желание разобраться в этих дебрях, судя по всему, появляется у многих. Удивила только странная уверенность некоторых людей, будто есть одна универсальная отмычка к любому «тексту» (для кого-то – Фрейд, для кого-то – Пропп). Этими ключиками что-то, безусловно, открывается, только не факт, что дверь в сам замок. Можно открыть сарайчик с метлами и граблями…
Ну да ладно. О том, зачем это сделано именно так (если я угадала), у меня тоже есть соображение, но я его пока попридержу.
14.
Так вот, о превращениях Хаула. Мадам Салиман сначала убедительно продемонстрировала истинный облик ведьмы с пустоши, а потом пообещала Софи показать и «настоящего» Хаула – чудовище, в которое он превратится, если так и будет на пару с Кальцифером играть в свои прятки с государством. Вообще-то выставлять инакомыслящих чудовищами – любимая уловка всех властей.
Но тут явно не все так просто. Для того, что случилось с Хаулом, я высмотрела целых три объяснения. И все три версии так мирно и сосуществуют в моем восприятии, сколько ни прокручивай эпизод. Первая реакция: это злое колдовство Салиман. Во что она мелких волшебников превратила, в то же хочет и Хаула превратить – в страшного зверя – да тут же и убить. И кто ее за это обвинит? Она монстра опасного убьет, а не честного, хоть и легкомысленного парня редкого обаяния и талантов.
Другая версия: в Хауле действительно есть это существо, и Салиман лишь «помогает» ему вырваться из-под контроля, из-под железной человеческой узды.
А третья мысль приходит позже, когда этот эпизод встает в ряд других. Она не отменяет предыдущую, скорее дополняет. Может быть, по логике книги Хаул и превращается в нечто пернатое, чтобы летать. Но в фильме – только чтобы драться (а летать он умеет и так, в человеческом образе). Злая тварь, некий «зверь» просыпается в нем исключительно ради сражений.
В первый раз у Хаула появился коготок, чтобы отправить «шагом марш» солдатиков. Они его задели, но несильно. Всего лишь стали задираться: ты, мол, кто такой? Девушкам должны нравиться военные.
После первого своего ночного боя Хаул с болью и с трудом, но превращается обратно в человека. На него напали – пришлось драться.
Увидав корабль над заповедным лугом, Хаул впадает в ярость. Швыряет рукой резкий магический приказ – потом рука мучительно дергается, а черные перья сбросить не может. Да что их и сбрасывать, если надо прихватывать Софи и улетать?
А уж как Салиман он ненавидит в момент магического поединка – как никого из ее мелкой нечисти. И таким страшным он больше нигде не будет. Разве что во сне Софи.
Мысль у меня простая. Если «старость» Софи – внешнее выражение ее самооценки, то и «чудовищность» Хаула – выражение его ярости («не будите во мне зверя»). Тот монстр, в которого его едва не превратила Салиман, имеет вполне человеческое лицо. На Хаула он не похож, зато похож на плакат. Тень на глазах, квадратный подбородок, гримаса ярости – вперед, в атаку! К тому же на нем и мундир… Ну, дальше и клыки начали прорезываться, да тут вмешалась Софи, а то б он бросился на Салиман – и все. Она-то пострашней и посильнее со своим посохом и жесткими складочками у рта.
Хаул говорит «странная женщина», «странное место», - но с такой запинкой, что явно слышится «страшная», а не «странная». (Чего, интересно, больше в ее мстительном ударе: политики или женской обиды?).
Мне кажется, что в этой линии заметнее всего двойная логика сюжета. По книге и на словах Хаула губит сделка с Кальцифером. А в фильме – боевая ярость и «жажда крови». Линия Кальцифера все равно нужна, чтобы выстроить развязку, но, на мой вкус, ей недостает убедительности. Уж Кальцифер-то в фильме мухи не обидел…
15.
«Ах, война, что ты сделала, подлая?» Какой был светлый мальчик… Но на войне белые перышки не сохранишь, а ему все-таки пришлось драться всерьез.
Пацифизм пацифизмом, но когда враги добрались до твоего дома, бросишься защищать самое дорогое – то, что дороже и собственной жизни, и белых перышек.
Вообще-то Хаул в черном оперенье по-своему великолепен. Бояться ведьму с пустошей? Какая глупость! Кто тут кого страшнее? Сигару тушим об ладонь (а когти, когти-то!) и летим драться с вороньем Салиман – покуда ненависти хватит. Без надежды на обратное превращение. Софи кричит: «Тебе нельзя сражаться!» Откуда она знает, интересно? Сердечко любящее подсказало?
16.
Кто-то писал, что Хаул в оперенье похож на врубелевского Демона. Мне он скорей напомнил птичку Алконоста, которую Ю.Анненков нарисовал для Блока (для первого издания «Двенадцати»). Такой же взгляд затравленный, и перышки очень похожи. Только у Алконоста они белые. И вообще фильм вызывает почему-то множество чисто русских ассоциаций. Такие птички (Гамаюн, Сирин и Алконост) водятся там, где гуляют избушки на курьих ножках. А еще мне все время приходят на ум белый и черный лебеди Чайковского.
Может быть, это связано с тем, как вообще меняется по фильму «окраска» Хаула. Сначала он нарядно-разноцветный в своем ментике Арлекина. А логово у него пестрое, как павлиний хвост (тона как раз такие). По ходу дела (слезы и скандал!) бесповоротно исчезает соломенная гривка. Черные волосы – уже намек на будущее оперенье. Потом Хаул выходит к «семье» черно-белым, серьезным и трагичным. Потом становится черным… Премудростей японской символики цвета я, конечно, не понимаю. Но здесь – что понимать-то? Все сказано на самом общем языке.
Зато лицо, которое видит Софи, раздвинув черные крылья, вызывает вздох облегчения (тоже, наверно, у всех). Окаменевшее, опустошенное, бессловесное – а все равно человеческое. В глазах, можно сказать, душа застыла. А что зарос черной щетиной – так он с войны пришел. Обычная солдатская щетина. Но это поправимо. Главное, что живым вернулся…
17.
Все про войну да про войну… Но про любовь и без меня много писали. Конечно, в фильме на первом плане история по девушку-серую мышку и парня-сердцееда (Золушка и Онегин). Могу добавить только несколько соображений.
К обоим любовь подбирается исподтишка, с черного хода. Хаул подходит сзади и кладет руку на плечо, чтобы защитить и выручить – попробуй оттолкни. Софи заходит в замок с пустоши, и Кальцифер ее впускает – попробуй выгони. Софи не боится, что Хаул заберет ее сердце: она же не красавица, а потом и вообще древняя бабка. Хаул не боится, что Софи посягнет на его свободу: бабушка Софи ничего от него не требует. При ней можно хоть зеленой лужей растекаться. На то и бабушки на свете, чтобы жалеть и все прощать. (Хотя утром ему, конечно, стыдно). В их отношениях нет борьбы самолюбий – любви ничто и не мешает, кроме каких-то внешних обстоятельств.
Старость Софи «снимается» по ходу дела одним «волшебным словом». У Софи часто спрашивают, не влюблена ли она в Хаула. Когда она отрицает свою любовь (в разговоре с Бетти), то почти тут же превращается в старуху. Когда бросается защищать Хаула (у Салиман) – становится девчонкой. Уже без особого труда молодеет на лугу и остается юной, пока говорит Хаулу очень откровенные вещи. Но старится, испугавшись его почти признания в любви.
А уж когда Софи бросается на шею черному полумонстру, от старости не остается и следа. Разве что волосы цвета звезды – что очень кстати: Хаула притягивают звезды. Слова в финале завершают превращение: «Я так тебя люблю!» Вся магия как на ладони. А сначала было возмутительно непонятно, кто и когда убрал заклятие.
18.
Есть в их отношениях мотив «дождись меня» - то есть «прости, что заставил ждать». (Это из области железной арматуры). Хаул произносит эту формулу дважды: в самом начале (его первые слова в фильме) и слетев с небес, чтобы закрыть Софи от бомб. А Софи возвращает реплику в развязке – с тем же смыслом: я с тобой, и теперь все будет хорошо.
Но вообще до сердца Хаула добраться трудно (в прямом и в переносном смысле): он слишком ценит «вольность и покой». А как он возвращается утречком домой – после неуточненных приключений: Онегин с бала, да и только. Опять же, и забота о своей прекрасной внешности: быть можно страшным чародеем и думать о цвете волос. (А цвет глаз меняется непроизвольно? Вообще-то цвет глаз меняется и у ведьмы, а длина волос – и у Софи: косичка все время разная. Мне показалось, что это некая изменчивость волшебного мира – но настаивать на своей версии не буду).
Короче, Хаул у нас вылитый Онегин: тот тоже был на самом деле добрый малый и долго не умел любить. Но, кстати, бессердечность этих типов весьма относительна, как и сердцеедство. Какие-то красавицы, чьи сердца, вероятно, числились съеденными, преспокойно Хаула отставляли. Причем не один раз – Майкл свидетель. И хоть тут муки не любви, а самолюбия, герою уж никак не все равно. Просто (сдается мне) он опасается, что вместе с сердцем у него отнимут и свободу.
19.
Если читать метафору буквально, сердце Хаула принадлежит домашнему очагу. Дому, который для него и нора, и крепость, и воздушный замок, и свое отдельное государство (даже с флагом), и дверь в детство, а то и в другие миры.
Дом (то есть замок) – то, что было понятно в фильме с первого просмотра. Кто ж не мечтал о таком доме? Отраднейшие кадры: в дом врываются. Солдаты – в одну дверь, матросы – в другую. И попадают в пустоту. Замок уже ушел. Спор дома с государством – это до того наше, родное, что оторопь берет. Или все-таки общее?
В доме-ковчеге собралась компания, объединенная сиротством. Про Хаула есть только намек (дядя-волшебник – и больше никого в картинах детства). Про остальных насельников можно, наверно, не говорить. И все они (включая Кальцифера, как потом выяснится) страстно хотят иметь семью. Ладно там Майкл или Софи, но Хаул своей репликой: «Почему в нашей семье все так сложно?» - просто вгоняет в шок. Значит, он всех готов «прибрать к рукам»: и ведьму, и пса, и Репа? Стать главой даже вот такой странной семьи? Экий он бессердечный…
Среди того, чем Хаул и Софи друг друга зацепили, дом очень много значит, как мне кажется. Хозяйственность Софи – это понятно. Кстати, сердце Хаула могло сколько угодно в нее влюбляться, когда хозяина и дома-то не было. Но и Хаул, несмотря на холостяцкий кавардак в его норе, хозяин в своем доме. Он и гостей принимает, и интерьер планирует (не забывая о клозете), и будет защищать своих, сколько б ни налетело врагов. Кажется, необходимость защищать даже прибавляет ему сил и смелости – как когда он отправил Софи к Салиман.
Наверно, это свойства «правильного» феодала и точно – «правильного» мужика (что бы народ там за его спиной ни говорил).
20.
Да, но как же свобода? А со свободой все в порядке. Решение этой задачи Миядзаки продемонстрировал с максимальной наглядностью. И про «контрольный выстрел» не забыл – чтоб уж наверняка дошло до всех. Сердце Хаула некоторое время подержала ведьма (тут логика понятна: ведьма проклятие наслала – надо исполнять), - потом совершенно добровольно отдала его. Все равно Хаул ей не достанется – скорей умрет еще, чего доброго. А Софи поедать сердце не собиралась, она вернула его на место.
Все. Это любовь, которая «не ищет своего», не отнимает, а отдает и взамен ничего не просит. Хаул свободен. Может сам решать, что ему нужно: свобода одиночества или свобода любви и семьи. Одиночеством он уже сыт по горло. Хаул выбрал семью еще до катастрофы, когда домик «отделывал» и коробки свои трогательные дарил, хотя тогда у него не было даже надежды стать членом своей собственной семьи. («Посмотришь потом, когда время будет» - когда его не будет…).
Но если кто чего не понял (что вообще-то немудрено), есть еще Кальцифер – по сути Хаулов двойник. Тому свободы долго не хватало, и он на радостях едва не угробил всех своих ближних, когда его наконец отпустили в свободный полет. Правда, летал недолго – тут же и соскучился. И сам впрягся в домашнее ярмо, на которое раньше жаловался. Семья – дело трудоемкое, работы на всех хватит. Главное, бабушка уже имеется, собака и ребенок…
21.
Осталось выложить последний домысел: зачем все так неочевидно?
Сначала мне пришло в голову, что для Миядзаки это фильм настолько личный, что автор решил просто не думать о других – сделать, как душа просит (где-то мелькнула фраза «фильм автобиографический»). Позже появилась и другая версия.
Миядзаки рискует говорит в своих фильмах очень правильные вещи. Самые истинные истины, от которых современный народ всеми силами отбрыкивается. Что в «Ходячем замке», что в «Унесенных призраками», например, он объясняет, что такое на самом деле любовь, - да так, чтоб докричаться/достучаться до тех, кто и слышать про такое не желает.
Действительно, такую проповедь «в лоб» показать нельзя (« в лоб» она высказана и без Миядзаки). Зато можно сделать так, чтобы «правильные» идеи подбирались к зрителям исподтишка и с черного хода – как любовь к героям «Ходячего замка».
Вот собьешь с толку интеллектуала, циника, сноба, гордеца (и проч., и проч.), заставишь его шевелить мозгами и напрягать свою обленившуюся душу, - он и додумается наконец до правильной идеи. Оценит ее и полюбит – с таким ведь трудом до нее добирался. Вообще у нас какое-то барочное мышление: только барокко так любило лабиринты, загадки и другие умственные ухищрения. Ну, если нашим временам такой язык понятнее всего, значит, все правильно. Так и надо с нами разговаривать.
-
-
21.08.2010 в 23:39-
-
22.08.2010 в 00:08Да сколько угодно
Я ж тоже статью позаимствовал.
-
-
29.08.2010 в 18:07Вдвойне, ибо "Замок" - один из любимейших,.)))
-
-
29.08.2010 в 18:26Пожалуйста )
-
-
01.09.2012 в 18:40-
-
01.09.2012 в 19:38Главное автора исходного текста не забудьте упомянуть.